Борисик
Все говорят «Америка, Америка…» А вот Борисик уже подготовился. Купил себе лёгкую ковбойскую шляпу: поля — кожзам, всё остальное — сеточка; застегнул почти все пуговицы на рубашке; прочесал бороду; связал оставшиеся волосы в хвост и засверкал лысиной.
Стоит Борисик перед большим окном, выходящим на взлётное поле, и проважает взгядом самолеты и девушек. Глаза у него как у тюленя в зоопарке: большие, влажные и грустные. Вся борисикова жизнь происходит за ними, он созерцатель. Его объёмное тело ограничено сверху, как уже было сказано, лысиной, а снизу – носками в сандалиях. В таких координатах живёт нежная сущность Борисика.
Он купил билеты, получил визу и теперь ждёт приглашения к посадке. Какая неожиданность встретить его в аэропорте! Подхожу.
Боря, вы тоже собрались в Америку? Решили попутешествовать?
Борисик молчит. Он подбирает слова до тех пор, пока не кончается терпение у собеседника. Его голова сдвигается набок и словно пытается придавить шею; губы приоткрываются, взгляд уходит в сторону. Это условно обозначает ответ Борисика. Приходится этим довольствоваться.
Это очень хорошо, что вы летите. И правда, интереснейшая страна!
Он ответит кивком.
Борисик тот ещё путешественник. Всегда держит нос поветру — чтобы не слезились глаза.
И вдруг Америка… Кто ведёт тебя через жизнь, Борисик? Ничто не меняется в твоём лице. Нельзя понять ход твоей мысли. Не разобрать чувтсва в равномерности их проявлений: отсутствии мимики.
И вот Борисик поел, подперев животом откидной столик, и отдыхает. Ему дали место у иллюминатора, и я уверен, что Борисику не пришлось об этом просить. Для служащих аэропорта он автоматически попадает в категорию «Сидение у окна». Там же вместе с ним дети и взволнованные девушки. Борисик отставил подальше коробку с обедом и придвинулся ближе к оконцу. Безсобытийность сплошных белых облаков не смущает его. Весь долгий полёт он просидит вот так, с шляпой-сеткой на коленках и взглядом в иллюминатор. Отвлечётся только на неуклюжий поход в туалет и на стюардесс, которых Борисик каждый раз будет встречать глазами. Как пёс у магазина: тревожные глаза с невысказанным словом за ними. Стюардессы дивятся на Борисика. Что ж он всё смотрит и ничего не просит? Они понимают это по-своему и больше не обращают внимания на странного пассажира. Не стюардессами Борисику быть понятым. А кем, кем, Боря? Что спрятали вы там у себя в чемодане и с чем планируете вернуться домой?
Сандалии ступили на terra firma, лысина сверкнула через сеточку шляпы.
Борисик гуляет по Нью-Йорку. Следить за ним мало того что преступно, но ещё и неблагодарно. Он, кажется, движется без всякой цели, туда, где заканчивается борисикова близорукость, и начинаются размытые пятна. В маршруте нельзя найти ответа. Все раздражаются: «Дался тебе этот Борисик! Что ты маешься как полоумный. Нашёл тоже за кем следить! У него и было-то в жизни события два, заслуживающих внимания. Как он родился, да как шляпу эту свою дурацкую купил!» Нет-нет, друзья, подождите. Борисик не так прост. С чего вы взяли, что так легко разгадали его. Он ещё удивит вас, ещё будете вы пристыжены. Запомните, что Борисик для вас — tabula rasa. Ничего вы толком о нём сказать не можете, потому что и он ни слова не произносит. Но ведь жил же он, жил, и вдруг улетел за тысячи километров от дома. Загадочный человек в дикой шляпе. «Ну, нравится тебе — ходи, наблюдай». Ушли. Я смотрю в кофе и думаю, а что если и правда объект моего наблюдения пуст, обыденен и скучен? С другой стороны, есть ли в мире вещи интересные сами по себе?
Борисик приплыл к статуе Свободы. Щурится, смотря снизу на монумент. Даже если он мечтал об этом всю жизнь, по нему не скажешь: лицо молчит в мышцах. Где же вы женщины с обострённым материнским инстинктом? Для вас есть проклятое дело всей жизни: молчаливый, толстоватый, почти лысый, застенчивый мужчина с носками в сандалиях. Приобретите борщом его расстерянность; предохраните любовию безвольные скитания.
Не для них ли, Боря, вы набирали вес и лысели, сидя где-то внутри России? Не для них ли стоите теперь над Гудзоном, посылая взгляд на статую, словно желая закинуть лассо на корону — притянуть к себе чрезмерное? Нет, слишком сложносочинённо. Тюленья голова просто ходит из стороны в сторону, и внимания ни на чём подолгу не задерживает.
Так кинься же в воду, ужасное чудовище! Прояви свою природную грациозность в знакомой стихие! Раздвинь Гудзон туловищем и приди в себя наконец!
Чудовище повернуло животик в сторону залива и чихнуло.
Будьте здоровы, Борисик.
«Да уж, будьте любезны быть здоровым, Борисик! Ну как, Алёша, нашёл величие замысла в своём предысторическом монстре? Готовы спорить, этот герой тянет на роман. Очевидно, впрочем, твою Венеру не слишком впечатляет пена Гудзона».
Эх вы!
Но что это, что это? Вы видели? Борисик улыбнулся! «Как? И ручки потянул?» Смотрит на воду и улыбается! Борисик, теперь-то вы поняли?
—Кажется, да!
Заговорил! Ну правда же, это всё того стоило, так и должно было быть! И что вы чувствуете?
—Непривычно. Покалывает как-то.
Вот-вот. Это нормально. Так. Оглядитесь. Нравится?
—Красиво, вообще-то…
«Спокойней, не наседай слишком…»
Это очень красиво, да! Очень красиво! И шляпу теперь выкините?
—Зачем выкидывать? Не выкину!
«Эй, не спугни! Не всё сразу…»
Да-да… Боря, скажите мне. Почему вы приехали в Америку?
—А что, собственно говоря, происходит? Вы кто?
Я…
—Вот и до свидания!
Борисик бодро зашагал прочь и вот его уже не видно.
Не пойму, как так случилось…
«А вот так, да…»
Даже не думал, что это возможно.
«Ну, а почему нет?»
Сказать нечего. Очень странно всё вышло…
«Ну что, демиург, пережил? Пойдём, пойдём, наконец, гулять и развлекаться. Хватит грустить. Не откажем друг другу в компании!»
2010